Буденный подошел к старику и дружески похлопал его по плечу.
— Ничего, Петр Лукич, всяко бывает.
— Ну, покорнейше благодарим… А я ведь зараз всего вам и не сказал, все сомневался: сынок мой у вас служит в девятнадцатом полку, в четвертой дивизии. Младшенький. Степкой звать. С той войны его не видал. Точь-в-точь на меня похожий, как я смолоду был… Старших-то у меня еще в германскую поубивали… Ах, Семен Михайлович, и как это я сразу… — Петр Лукич покачал головой, потом нагнулся и поднял ведро. — Слышь, сынок! — обратился он к ординарцу. — Тебя, кажись, Федором, звать? Добежи, Федя, до колодца, воды почерпни. У тебя ноги-то молодые. Зараз самоварчик поставим. Я пока в печи пошукаю. У меня там рыбка есть. Ну, и еще найдем кое-чего…
Петр Лукич засуетился, хлопоча по хозяйству, молодо заходил по хате, слазил в печь, в чулан и уже хотел было просить дорогого гостя за стол, как в дверь постучали и чей-то басистый голос спросил разрешения войти.
Держа под мышкой папку с бумагами, вошел начальник полевого штаба Зотов — невысокий, плотный человек. Остро подкрученные рыжеватого оттенка усы придавали его худощавому лицу строгий вид. Зотов бросил по сторонам быстрый взгляд и, подойдя к Буденному, спросил густым басом, чуть напирая на «о»:
— Доклад примете, товарищ комкор?
— Приму. Пройдем туда. — Буденный показал на соседнюю комнату.
Он перекинул через плечо ремешок маузера, толкнул дверь и вошел в прохладную, пахнущую нежилым горницу. Осторожно, чтобы не натоптать до блеска намытый пол, он прошел мимо большой, с целой горкой подушек кровати в глубину горницы, где под образами стояли покрытый скатертью стол, лавки и два табурета.
— Садись, Степан Андреевич, — предложил он Зотову, подвигая к себе табурет и присаживаясь к столу.
Зотов не спеша опустился на лавку, снял фуражку и, вынув из нагрудного карман френча гребень, привычным движением провел им несколько раз по зачесанным назад волосам.
— Так что разрешите доложить, товарищ комкор: связи со штабом армии нет вторые сутки, — начал он, как всегда, обстоятельно и неторопливо докладывать. — Прямой провод не работает — повреждение.
— Надо будет попробовать связаться через штаб Девятой армии, — сказал Буденный.
— Так точно. Я дал указание. Разрешите доложить обстановку?
— Давай.
Зотов зашелестел картой, вынимая ее из папки и раскладывая на столе.
— По сведениям, полученным от разведки, — заговорил он, густо покашляв, — конные части противника неизвестного наименования вчера днем вели бои с нашей пехотой северо-восточнее нас в районе станицы Казанской. Вот в этом районе, — показал он. — Можно полагать, что связь разрушена этими самыми конными частями противника… С остальных участков фронта никаких сведений не имеем. В направлении Анненская выслана усиленная разведка — два эскадрона с пулеметами под командой Дундича.
— Охранение выставлено? — спросил Буденный.
— Так точно.
Докладывая обстановку на фронте, Зотов не мог еще знать, что вчера, 7 сентября 1919 года, Деникин занял Новый Оскол и усилил наступление по всему фронту. Те конные части, о которых доносила разведка, были кавалерийским корпусом Мамонтова, брошенным Деникиным в тыл 8-й и 9-й красным армиям Южного фронта.
— Как только установится связь, Степан: Андреевич, нужно будет потребовать срочной присылки огневых летучек, — говорил Буденный начальнику штаба. — В шестой дивизии по двадцати патронов на бойца, а в четвертой и того меньше.
— Слушаю, товарищ комкор. Будет исполнено. — Зотов звякнул шпорами и, раскрыв папку, спросил: — Разрешите доложить по текущим делам?.. Штаб армии запрашивает потребность корпуса в красных офицерах. У нас пока таковых нет, и что они собой представляют, мы не знаем. — Он полошил перед Буденным какую-то бумагу. — Если б знать, Семен Михайлович, что они за народ… — продолжал Зотов, так как Буденный молчал. — А то попадут мальчишки, с которыми только наплачешься. Я так думаю, что своими командирами лучше управимся.
— Тут пишут, что о потребности нужно сообщить на Петроградские кавалерийские курсы, — сказал Буденный, поднимая голову и откладывая бумагу.
— Так точно, на петроградские.
— Да-а… — Буденный в раздумье постучал пальцами по столу. — Попробуем, — сказал он решительно. — Петроградские должны быть ребята хорошие.
Зотов снова вынул гребень, подержал его в руке и сунул в карман.
— Слушаю, — сказал он с явным неудовольствием в голосе. — На сколько человек будем писать, товарищ комкор?
— Возьмем пока человек двадцать, а там видно будет. Надо бы Дерпу направить на командные курсы. Я давно хотел. Старшина в девятнадцатом полку. Возьми его на заметку. При первом требовании и пошлем… Ну, что еще?
— Есть сообщение, товарищ комкор, что банда неизвестного наименования произвела налет на тылы Четырнадцатой армии. Предполагают, что это Махно.
— Махно? — Буденный бросил быстрый взгляд на Зотова.
— Так точно. Они подошли под видом своих и начали бить из пулеметов в упор.
— Потери есть?
— Большие. Захватили дивизионный обоз, два орудия, перебита штабная команда.
Зотов замолчал и стал перебирать лежавшие в папке бумаги. За окнами слышались в густеющих сумерках слабые звуки дождя. Чей-то голос лениво покрикивал на шлепающих по грязи лошадей.
— Ничего, скоро мы и до Махно доберемся, — проговорил Буденный, нахмурившись.
Дверь скрипнула. Прикрывая ладонью колеблющееся пламя воткнутой в бутылку свечи, без стука, как свой человек, тихо вошел Федя. Он поставил свечу на стол и так же тихо вышел из горницы.
На улице послышался конский топот.
Буденный встал из-за стола и подошел к окну. Во всю ширь раскисшей дороги двигались какие-то тени. На фоне мутневшей на горизонте полосы неба мелькали темные силуэты всадников в бурках, косматых папахах, в шинелях, полушубках, брезентовых плащах и фуражках. В полумгле были видны молодые и пожилые, суровые и веселые лица. Изредка проплывали знамена в чехлах и намокшие на дожде значки эскадронов.
— Четвертая дивизия подошла, — негромко сказал позади Буденного Зотов.
Буденный оглянулся.
— У тебя еще что-нибудь есть? — спросил он, кивнув на папку с бумагами.
— Вопросы все, — сказал Зотов. — Так что разрешите мне покуда идти?
— Подожди. Чай будем пить.
— У меня дела, товарищ комкор, приказ надо писать.
— А-а… Ну хорошо. Тогда иди.
Зотов надел фуражку, собрал бумаги и, по привычке ставя ноги несколько носками внутрь, с солидным достоинством удалился.
Из соседней комнаты доносился смутный гул голосов. Там, видно, набралось много народу.
Федя в третий раз подогревал самовар. Поминутно хлопала дверь, и, звякая шпорами, а горницу проходили вооруженные люди…
Буденный, поужинав, пил чай и с интересом слушал Петра Лукича, сидевшего напротив него, рядом с Федей. Держа блюдце на растопыренных пальцах, старик рассказывал о турецкой войне. Буденный часть мировой войны провел на Кавказском фронте и воевал в тех самых местах, где пятьдесят лет тому назад часть русской армии вела бои с Мухтар-пашой, штурмовала Каре и брала Эрзерум. Другая часть русской армии одновременно дралась против Осман-паши на Балканском фронте, освобождая болгар от турецкого ига. Там в казачьем полку и служил когда-то Петр Лукич;
— И вот подходим мы под Плевну, — рассказывал Петр Лукич, молодо сверкая глазами. — Подходим, а турки на крыши высыпали, смотрят. Было нас пять казачьих полков: третий, десятый, двенадцатый, двадцать восьмой и лейб-гвардейский. Да, едем себе по шестеро в ряд, песни играем.
Весна, веснушка, весна!Весна воздухом полна.Очень хороша, очень хороша!
пропел Петр Лукич старческим тенорком старинную песню. — А запевала наш Евдокимов — как соловей! Бывало, зальется, заведет плясовую — хоть на седло вставай и пляши. Куда там! Душа радуется, играет… Да, прошли мы по той горе и остановились в укрытии. А тут команда подается: «Снимай шинеля!» — «Что такое? Зачем раздеваться?» А потом все и объяснилось. Генерал наш Лошкарев, командующий кавалерией, провел нас по горе, по одному и тому месту три раза подряд. И все разы в разной одежде. То в шинелях, то в мундирах, а в последний раз знамена пораспустили. Турки снизу смотрят, аллу своего поминают, боятся: великая сила русских под Плевну идет. А мы идем себе, песни поем. И вот собрались опять в том ущелье. А тут и генерал Гурко подходит с гвардией да с гренадерским корпусом. То-то хорошо! И оружие у них хорошее — берданки [13].
— А разве у вас, дед, не берданки были? — спросил Федя.
— Какой там! У нас, казаков, в ту пору были больше фитильные ружья. Кремень и кресало огонь высекать. Морока одна. Да. Ну, приготовились к наступлению. Правей нас, как сейчас помню, была пехота — Суздальский и Либавский геройские полки. Левей — конная гвардия. Тут наша артиллерия как ударит! Как загремит! Над Плевной все как есть дымом позатянуло. И мы пошли на штурм, а Осман-паша акурат в это самое время захотел прорываться. Он в Плевне со всей своей армией сидел. Да. Ну вот, глядим, повысыпало их многие тысячи. И пехота, и янычары, и какие-то в чалмах, а потом еще в красных шапках. А за ними в синих мундирах колоннами. Эти, видать, не иначе, как сама султанская гвардия. Стройно идут. А те, что напротив нас, казаков, оказались, так те в окопы да за камни засели… Глядим, и сам Осман-паша выезжает. Флаги выкинул, в барабаны ударил, в трубы затрубил. У него, как у Скобелева, был белый верховой конь. А за ним бунчуки везут, знамена, значки. И такой тут бой начался — умру, не забуду! Только мы спешились, глядим: конные янычары из балки выходят. Кричат: «Гяур! Алла!», а сами саблями — ятаганами машут, прут напролом. Тут наши навстречу ударили, сбили, погнали. Какой-то наш полк там отличился — с фланга зашел. Драгунский? Нет, из ума вышибло, никак не упомню.
